«Мы приходим не жалеть детей, а играть с ними»: как работают больничные клоуны

Андрей Новохатский работает больничным клоуном пять лет. Он профессиональный актер и в больницу пришел не из потребности помогать детям, а из любви к искусству клоунады, но с первого же выхода — слово «выступление» в этой среде под запретом — почувствовал, что работа с особенным зрителем отзывается в нём по-другому.

Чем больничный клоун отличается от аниматора, как играть с детьми, которым больно, и почему их не надо жалеть — читайте в рассказе от первого лица.

Из профессионального театра — в больничную клоунаду

Я учился в театральном вузе, но не окончил его по семейным обстоятельствам. Какое-то время работал актером, преподавал в детских театральных студиях. При этом больше всего в актерском мастерстве меня интересовала импровизация — через интерес к ней я и пришел в клоунаду.

В 2017 году я первый раз попал на тренинг Педро Фабио — это португальский артист с большим стажем работы в больничной клоунаде. Именно благодаря ему я увидел, что по характеру игры клоунада отличается от классического театра, где есть четвертая стена и актер не видит публики. Клоун должен не только видеть реакцию зрителя, но и эмоционально реагировать на нее, обыгрывать предметы вокруг, площадку. И, когда это удается, реальность и пространство вокруг приобретают некое волшебство, которого я не встречал в театральных спектаклях.

После тренинга я разговорился с Педро и спросил, как можно стать больничным клоуном в России. Он рассказал мне о Константине Седове, который руководит небольшой труппой артистов больничной клоунады. В тот год Седов как раз набирал учеников в школу больничных клоунов, и Педро рекомендовал ему меня и моего коллегу — так мы попали в команду и теперь часто работаем с другом в паре.

Главное в клоунской работе — взаимодействовать со зрителем, а не демонстрировать мастерство. Помню первое выступление: я тогда волновался и старался делать всё очень хорошо.

Тогда случился эпизод, который сразу показал мне, насколько важной может быть моя работа. Я подошел к палате, где ребёнок лет пяти-шести лежал под капельницей и не двигался. Я пытался что-то для него разыграть, пробовал так и эдак — ничего не работало. И вдруг в ответ на какую-то мою придумку я увидел тень улыбки. Я обрадовался, а ребенок прочитал по мне, что для меня его реакция что-то значит. Этот обмен взглядами я помню до сих пор. Оглядываясь, я понимаю, что чрезмерное старание мешает видеть эмоции детей и родителей, реагировать на них.

Благодарность не в слове «спасибо», а в эмоциях

У нас нет заготовленной программы — ее просто не может быть. Мы взаимодействуем с каждым, кого встречаем, — неважно, моет этот человек пол, вкручивает лампочки или лежит в палате после операции. Будучи клоуном, я стараюсь найти в человеке силы для игры, напомнить ему, что мир — это не только боль и борьба за жизнь, и в нём есть место веселью и беззаботности.

Главное правило — клоун не должен впадать в жалость. В больнице полно этого чувства, поэтому мы не приходим жалеть детей, мы приходим играть. Но есть моменты, когда бороться с эмоциями сложно. Заходишь в палату, а ребенку так больно, что он смотрит на тебя и даже не видит, и ты не можешь помочь. Когда встречаешься с такой болью, на нее трудно не реагировать, особенно если ты впечатлительный человек.

При этом, как бы плохо ни было детям, им нельзя врать. Мы работаем с реальностью, принимаем то, что перед нами больной ребенок, не делаем вид, что всё нормально. Если у ребёнка нет ноги, мы обыгрываем этот факт, если ребенок слепой — ищем, как можно взаимодействовать по-другому. Дети в больнице не то же самое, что дети на празднике. В больнице дети видят тебя насквозь, поэтому здесь от клоуна требуется больше вовлеченности и искренности. Если ты хоть чуть-чуть соврешь, не почувствуешь настроение детей, они просто не будут с тобой взаимодействовать.

В то же время дети, которые проходят лечение, намного щедрее благодарят. И эта благодарность заключается не в слове «спасибо», а в эмоциях. К примеру, когда я ухожу, дети спрашивают: «Когда ты вернешься? Ты придешь завтра?» И это лучшая награда для клоуна.

Главная задача клоуна — раскрыть эмоции ребенка

В России клоун ассоциируется либо с цирком, либо с аниматорскими программами. Я часто сталкиваюсь с тем, что дети в больнице думают, что пришел аниматор и сейчас он будет надувать шарики, пускать мыльные пузыри, строить рожи. Но мы приходим не для этого. Больничная клоунада — это не развлечение и не только поддержка. В какие-то моменты мы действительно заряжаем, веселим детей, но в основном приходим, чтобы вернуть им элементарную радость и просто побыть рядом.

Клоуны общаются с пациентами не словами, а языком тела, пантомимой. Слова при этом не запрещены, но они не так выразительны: просто зайти в палату и поговорить может каждый, а клоуны стараются раскрыть эмоции через игру.

Так, однажды мы с коллегой шли в палату, а в коридоре в окружении родственников сидела девочка лет 13−14. Мы начали разыгрывать для нее этюд, а она закричала со злостью: «Не смешно, уходите!» Клоун должен принимать в игру всё, что говорит партнер, в том числе ребенок, поэтому мы тут же попытались скрыться из коридора и зайти в палату, но стали делать это в игре — изображать, что застряли в дверях. И девочка рассмеялась! А потом к смеху добавилось рыдание, и в этом смехе со слезами всё: как она устала, как ей страшно.

Просто зайти в палату и поговорить может каждый, а клоуны стараются раскрыть эмоции через игру

Еще вспоминается выход, когда мы играли со слепым ребенком. Во время игры мальчик вдруг почувствовал себя борцом, и мы начали с ним понарошку бороться. Никто не ждал от него такого порыва, но ему интересно было исследовать свою силу, поэтому он боролся со мной и хохотал.

Клоунада помогает помнить, что жизнь продолжается

Я часто работаю в центре Димы Рогачева, который организовал фонд «Подари жизнь» Чулпан Хаматовой, и в Российской детской клинической больнице, где лежат дети с онкологией и серьезными травмами. То есть я хожу к детям, которые лечатся там месяцами и даже годами.

Я всегда радуюсь, когда их выписывают, но бывает и по-другому: видишь, что знакомого ребенка больше нет, и узнаешь, что он умер. В такие моменты я стараюсь рассуждать так: я переживаю, но не должен страдать, потому что есть дети, которым я нужен прямо сейчас. Клоунада — это работа здесь и сейчас, она помогает помнить, что жизнь продолжается.

Может казаться, что в какие-то моменты людям не до клоунов, но всё наоборот. К примеру, в предоперационном отделении особенно остро ощущается, что ты помогаешь детям справляться со страданиями. Когда их забирают от родителей, укрывают, укладывают на операционный стол, мы стараемся играть с ними, поддерживать по пути в операционную.

Еще вспоминается такой случай. Мы с партнером шли по коридору, а у кабинета в отделении сидел мальчишка лет 12−13, без родителей. У него был такой взгляд, что я подумал: «Не надо его сейчас трогать, ему не до нас». Но, проходя мимо, я всё-таки решил повзаимодействовать с ним и увидел, как он раскрывается навстречу. Оказалось, что этот ребенок совсем один ждал, когда его позовут на операцию. И мне это запомнилось: казалось, что он сейчас никого не подпустит к себе, но на самом деле мы были нужны ему как никогда.

Работа через стекло и во время процедур

Работа больничного клоуна называется не выступлением, а выходом, потому что у нас нет сцены, перед которой собираются зрители: мы ходим по палатам, где ребята лежат или сидят, кто-то может ходить, а кто-то нет, кому-то нельзя выходить из палаты, а к кому-то нельзя заходить — для них мы работаем через стекло.

У каждой больницы есть правила посещения, например, даже до пандемии были отделения, куда нельзя заходить без масок. Когда у ребенка онкология, любая инфекция может навредить, поэтому костюм и обувь всегда должны быть чистыми, а когда мы заходим в палату, первым делом тщательно обрабатываем руки спиртом.

Иногда в палате может быть врач, проводятся какие-то процедуры. И клоун, раз уж зашел, старается вести игру так, чтобы не помешать работе: приходится следить не только за реакцией детей, но и за тем, чтобы случайно не выдернуть проводок из какого-нибудь аппарата. Также важно обращать внимание на реакцию родителей: если они просят выйти, тут же выхожу — другого варианта быть не может.

Клоуны нужны не только в больницах

Я знаю, что в Израиле можно получить высшее образование по специальности «больничная клоунада». Но в России больничный клоун — это не официальная профессия, каждый становится медицинским клоуном своим путем. Здесь нет конвейера или институции, которая регулярно проводит наборы и выпускает специалистов.

Мне повезло, что больничная клоунада — это продолжение моей основной профессии, а многим приходится совмещать: кто-то играет в театре, у кого-то свой бизнес, есть даже знакомый клоун-юрист. Тем не менее периодически мы с коллегой ходим на мастер-классы зарубежных клоунов, посещаем тренинги для больничных клоунов в России, всё время чему-то учимся. Искусству клоунады нельзя научиться раз и навсегда, оно требует постоянных тренировок.

Работа больничным клоуном не предполагает нормированного графика. К примеру, у нашего руководителя есть официальная договоренность с конкретными больницами, что клоуны приходят к ним в определенные дни, а дальше каждый решает сам: у нас есть таблица, где мы пишем, в какие дни можем пойти к детям.

За каждый выход мы получаем гонорар. Это небольшие деньги, на них невозможно прожить без другого заработка, поэтому я также провожу мастер-классы и тренинги по клоунаде, езжу с ними по стране.

Я хочу развивать движение социальной клоунады, ведь клоуны нужны не только в больницах: когда ты одинок, чувствуешь напряжение и усталость, взаимодействие с клоуном может облегчить это состояние. К примеру, мы с коллегами часто работаем как уличные клоуны. Бывает так: человек шел мимо, погрузившись в свои мысли, а потом раз — и улыбнулся нам. В этом я и вижу свою миссию: в наше время важно нести в мир что-то, кроме ненависти к другим. В больших городах к этому уже понемногу приходят, клоуны появляются в метро и на улицах, а мы с коллегами даже думаем, что клоунадой можно заниматься и в школах, и в социальных учреждениях, например тюрьмах.

Клоунада — это работа здесь и сейчас, она помогает помнить, что жизнь продолжается

При этом у меня были мысли бросить клоунаду. Это техника, где нужно постоянно совершенствоваться, быть в контакте с пространством и партнерами, но от этого быстро устаешь. Порой даже ловлю себя на мысли, что не хочу входить в рабочее состояние, но у меня не было момента, когда мне совсем не хотелось бы возвращаться в больницу и к клоунаде в принципе. Мне даже говорят: «Как ты не выгораешь?»

Возможно, дело в том, что клоунада — больничная и традиционная — приучает ценить каждый момент жизни и искать в нем что-то интересное. А еще принимать свои слабые стороны. В обычной жизни мы чего-то стесняемся, стыдимся, а клоун может использовать это в работе. Например, мой коллега в какой-то момент начал лысеть. Ему было непросто это принять: был приятный мужчина с красивыми волосами, которому важно нравиться другим — и вот он лысеет. В больничной клоунаде это, наоборот, помогает. Мы работаем перед детьми, в чьей в жизни происходят события, на которые они не в силах повлиять; эти дети месяцами лежат в больнице, переживают болезненные процедуры, им больно. А тут к ним приходит чувак, который лысеет, и он тоже не в силах не это повлиять, но может посмеяться над этим. Это помогает принимать реальность такой, какая она есть, — и детям, и нам самим.